Средняя Катунь: Поход одиннадцати сумасшедших. Часть Третья: Подступаясь к порогам.

Константин Корнелиус , Горный Алтай

Средняя Катунь: Поход одиннадцати сумасшедших

Часть Третья: Подступаясь к порогам


Обманчивое спокойствие реки

Белесая, словно припухшая, вся в разглаженных разводах Катунь начинает меня исподволь настораживать. Вроде бы река полностью успокоилась, но при этом подозрительно расширилась и, своенравно вздуваясь, едва не останавливается. Каким-то потайным макаром в мысли пролезла и теперь, будучи питаемой заторможенным ожиданием, как мертвящий рак, в голове успешно метастазировала догадка. Может быть, Катунь бурлит где-нибудь во чреве, показывая на поверхности лишь следы нутряного буйства - отполированные круги, беспорядочно, тут и там дырявящие легкий полупрозрачный платок раздавшейся акватории и разбивающие на пятна разбавленную прозрачностью белизну.

Зверей надо было вызубрить

Мостки двухсторонних переговоров обрушились, и на какое-то время, опять нагрянув, воцарилась созерцательная тишина. Вскоре Павел прогнал молчание, представив животное братство, что бегает в этих полупустынных долинах. Для суслика и еще какого-то шустрика в запасниках у переводчика не нашлось немецких звуков. Алекс, смяв мину недовольством от разрыва разговора, с некоторой верой в спасение, прочерченной, правда, отчетливым отголоском безнадежности, спросил: "и по-английски не знаешь?". Надежда на скорейшее налаживание связи жила вчерашней памятью. Тогда, еще в автобусе, маленькая попутчица Настя запустила в переводчика "Летящей белкой", как якобы называется предваряющая Горный Алтай сопка, и тот не смог в одно касание отпасовать мяч гостям. Лишь взявшись двойным хватом, то есть призвав на подкрепление вторую, английскую, уже порядком отсохшую, но все же, как оказалось, вполне дееспособную руку, он вернул снаряд в игру.

Переводчику было впору прощаться с радостью востребованности, однако тут ему на подмогу подоспел медведь. Для топтыгина германское прозвище подобралось без труда. Алекс изобразил неподдельное удивление, не по поводу находчивости толмача, но ввиду того, что в близкие к Катуни долины заглядывает сам хозяин тайги. У переводчика был заготовлен заряд и для волка, но вот выпалить его не довелось. Дескать серому места на Алтае не нашлось. Так мы с Алексом обрели перемирие. Манфред же держался отстраненно и, не запрашивая сведений, только принимал поступления новостей.

Нет грохота без повода

Реку, тем временем, разнесло в левом вираже, как машину, одолевающую кривую боковым юзом. Нас тоже тянуло (или капитан так задумал?), к левому берегу, причем притяжение было столь сильным, что, минуя приземистый мысок, мы могли, при желании, причесать или растормошить веслами его густую березовую шевелюру. И тут нам вдруг включили характерный, раскатистый, ровный шум, заставивший всех замолкнуть и в поисках колонок вперить взор вперед.

«Страх – это благо. Иногда». Мохаммед Али

Пока глаза пытливо искали неполадки в коридоре реки, Павел, подтверждая догадку, что неспроста вода громыхать не станет, и что шум без быстрин не бывает, и что Катуни в этом случае явно помешали стекать с гор овальной канавой, призывно выдает указания: "ножки все закрепили, шлейки подтянули!". Тем же, кому шлей не досталось (страховочные ремни закольцовывали одну ногу только первым четырем орлам, хотя именно здесь я более всего склонен наврать), капитан предписал просунуть ступни под веревки, протянутые по днищу, но натянутые с той степенью послабления совестливости, которой, при настырности, может воспользоваться ступня в спортивном ботинке. Но моя правая, отпускная нога, тоже захотела определенности. В поисках спасения глянув на соседнюю, светину, она принялась впопыхах ковырять донную веревку, отчаянно пытаясь в последний момент избежать тягостной свободы. Однако натяг каната в этом месте его пролегания оказался каменным, так что нога, заслышав команду «приготовились!», вовсе потерялась, впав в непроглядное отчаяние от своей неприкаянности. И все же именно истерика помогла ей найти метод крепления. Мышью забившись между днищем и драйбэгом, она ощутила себя в безопасности и, расслабившись, наверное, сама подивилась своей юркости. Моя же голова лишний раз могла отметить, что у страха не только глаза велики. Под его нажимом даже обычные ноги становятся острыми, как когти и пробивными, как клинья.

Готовность номер один: собирая гормоны в кулак (вторая шивера)

Приготовившаяся к прохождению препятствия рафт-команда примерно так и выглядит, как смотрится спортсмен перед выполнением попытки: с напряженной головой и раскованным телом он замирает в той позе, из которой можно мгновенно перейти к действию. Такими были и мы: позаботившись о креплении своих тел к лодке чем имели и как сумели, и уже предвкушая ощущение воды, хлещущей через край, мы сжимали весла обеими руками, занеся их, как ударные орудия, над дающей жизнь жидкостью. Выставив наружу свое вооружение, гребцы, можно сказать, ощетинившись встречали наводнение. Но все хорошо в меру: от переполнения, водой или чувствами, все одно, можно и поперхнуться. Поэтому нелегкое ожидание атаки мы перемежали тем, что отворачивались от точки кипения природы к своим, к людям, к цивилизации. Это разумно. Смелость должна быть осмотрительной.

Видимо, заранее наметив, где лучше ударить по врагу, капитан подпускал неприятеля поближе. И вот, приближая неминуемый момент, капитан велит открыть медленный огонь: «гребем вполсилы!». Душе стало легче: заполонившие тело гормоны пошли, наконец, в расход. Им предстояло толково сгореть в круговерти крови. Что толку от присадки, если не нагружать мотор по полной? Один вред. Значит, в угоду здоровью нам придется поработать не менее достойно, чем мы пыжились на «настройке».

Мы не станем первой темой для новостей

Как понимать фразу «лучше ударить»? Это техничнее или красивее пройти перекат? И к чему ближе техничность - к безопасности или к красоте? Наверное - высший пилотаж в прохождении «белой», вспененной каменистым мелководьем воды - это достижение безопасной опасности. Что до красоты - то она в любом спорте там, где есть трудность, борьба, бескомпромиссное столкновение сил. Красивый оверкиль запомнится участникам, да и посторонним очевидцам, конечно, лучше, чем самое рискованное, но все же успешное преодоление преграды. Но нужно ли стремиться становиться главной темой новостей, хитро (читайте подло) использующих чью-то неудачу или вовсе катастрофу для завоевания внимания равнодушного зрителя, для набора неких «квот» и, в конечном итоге, для подтягивания рекламных денег?

Применительно к нам, начинающим, «лучше ударить» следует понимать однозначно: как можно безопаснее для себя. Рыхлящие течение камни уже в силу непредсказуемой хаотичности разброса - это то осложненное обстоятельство, которого стоит опасаться. Если они столь стойко и, сдается, давно, свирепо обогащают воду кислородом, то с какой стати они будут оказывать исключительно сопроводительные и уступительные почести нам, тем, для кого стихия - лишь средство? Скажем, средство туристического транспорта - это лежит на поверхности. Или чего-то еще? Чувствовалось, что там, за поворотом, мы, странники, приблизимся к разгадке этой загадки.

Предположительные выводы

Сильный в природе бьет слабого. Природа на это смотрит спокойно. Кому-то из нас, людей, это может не нравиться. Кто-то из нас, людей, переносит природные принципы на человеческое общество, объясняя ими свое неблаговидное поведение: «одни хищники, другие траву щиплют». Это слова одного из новых «хозяев жизни». Но это и новая, иная, тема. Мы пришли посмотреть на природу, значит, должны были уважать ее ценности. Но смотрели мы активно, то есть в некоторой мере лезли в природу (в прямом смысле, влезли в ее течение). И должны были, стало быть, как-то подстраиваться под ее законы.

Итак, чтобы без обиняков: кто кого бил в нашем случае? Катунь - конечно сильнее, и не то что побить, убить может любого. Мы были похожи на тех дерзких зверьков, которые путешествуют на спинах более крупных животных, причем с выгодой для себя, иногда и к обоюдной пользе. Какой прок от нас Катуни? Если бы нашли на ее берегу мусор, наверное, постарались бы собрать и компактно припрятать. Этого мы, к счастью не увидели: Катунь, по крайней мере, в средних пределах, чиста и сохранна. За верхние, пожалуй, можно ручаться не глядя. Видели один раз омываемую машинку, но, почему-то никому из нас даже не пришло в голову, переехав на тот берег, сделать недотепе внушение. А если сия справедливая мысль кого и посетила, он ее не проговорил. Наверное, подход разумный - спугнув одну свинью, проблему не решишь. Это вопрос культуры, а она прививается не сразу. Хотя, думаю, немцы, будь они у себя дома, должны были бы, и по совести и по закону, заявить в полицию. Ради общего блага. У нас же работает неявная установка – благоразумная или малодушная – это на вкус и моральное свойство оценщика - не лезь, себе же хуже сделаешь, да еще и стукачом в некоем усредненном рабском сознании окажешься.

Какая выгода нам? Мы, люди, ищем счастья. Где-то. Кто где умеет. А вдруг оно заключено в наших головах. В которых образуются многие гормоны, как вдохновляющие, так и расхолаживающие. Поощряющих станет больше, если подвергнуть тело определенным условиям. Может быть, в нас жили древние гены первооткрывателей, завоевателей нехоженых троп и необжитых территорий. Эти внедренные агенты и вызывали в нас некоторый голод, некоторую жажду действия, наставили на поиск некоего подтверждения своего права называться человеком. А то, что мы, завоеватели, вооружились лодкой, веслами и прочим, так ведь к тому и свелось наше, человечье, превосходство над природой. И этим преимуществом мы скромно пользовались. Ведь мы не пришли травить реку мотором. Хотя, наверное, вверх по Катуни вполне можно пройти на мощном подвесном. Идти вниз с такими изысками нет смысла. Скорость даже в спокойных местах была минимум четыре узла, то есть под восемь кэмэче. А к чему нам, бешеным горожанам, спешка на лоне вечности?

Вторая шивера все еще с нами

Грохот, нарастая, окончательно заглушил наши голоса, напрасно пытавшиеся комментировать то, от чего широкоформатно разъезжались глаза и чем были неотложно заложены уши. Рокочущие децибелы порождали, скорее всего, колонки. Их произвольно расставленный черный строй, надо думать, и пустил воду в волнующийся танец. Наш наглый прямолинейный наезд, однако, заставил строгих стражей диско поступиться гордостью и расступиться. Однако трезвое подозрение заставляло усматривать в уступке уловку, применяемую хорошей сторожевой, которая равнодушна к входящим и придирчива к покидающим ее зону контроля. Вдруг быстрина намеренно прикидывается перед плывущими паинькой, чтобы затем выгодно накинуться на них с боков или вовсе сзади?

Ужаснувшиеся глазки и прыгающие собаки

Ждать благородства от природы, право, наивно. В природе, известно, каждый ест каждого. Видимо, не ждал милости от прародительницы и капитан, коли на самых подступах к опасной зоне завопил: "со всей силы!". Вместе с единым ударным толчком лодка, клюнув носом, врезалась в бушующую массу, как будто воткнулась во что-то твердое, опрокинув ее часть на себя, и тут же стала для стихии своей. Что ж, рафт приспособился споро. Что до нас, то мы, получив массивное, как из ведра, молниеносное омовение, едва успели разомкнуть сжатые и закрытые водным напором и испугом глаза. Легкие, кратко раскрывшись, решили, что дышать им пока разрешают. Глазки, едва растворив створки, тут же и ужаснулись, узрев, что водица нагло оседлала колени и плещется на уровне борта, так что рафт превратился в подобие надувного бассейна для малышей. С той разницей, что цветам жизни воду льют потеплее, чем та, что налили нам, вольным или невольным искателям ее смысла.

В бешеном плеске тяжелого холода краснеют лишь ляжки. До ушек долетел истерический крик капитана: "работаем!", разблокировал наше оцепенение, и мы бросаемся вразнобой совать весла в варево, которое то норовило вновь переметнуться через борт, то пропастью пропасть под днищем, заставляя гребцов отклоняться наружу и искать веслом упругую опору. Опора так просто не подставлялась, но играла с ловцом, позволяя тому лишь почесать свою лоснящуюся переливчатую шкурку, для того только, чтобы тут же резко скакнуть и умело, вмиг измерить длину весла доступным ей, мокрым, способом. Будто она была псом, подобострастно прыгающим в усердии поцеловать хозяина или продемонстрировать грозную легкость, с которой он может добраться до дыхательной трубки чужака. С доброй псиной или со злобным волком рафтер сравнивал вертикальные притязания воды - это зависело от меры его запуганности, от того, своим он себя ощущал в шлюпке посреди Катуни или покамест не совсем. Ясно одно: всем нам, в принципе, было здесь относительно хорошо. Возможно, просто потому, что все жили уже настоящим, которое яркостью своих красок все настойчивее затмевало минувшее. Безнадежно плохо же бывает только тому, кто никак не может порвать с прошлым.

Обмерить или смазать вода пыталась не только хрупкое весло. Она не страшилась и борта, нет-нет, да и показывая, что ей по силам отказаться принимать его за серьезный барьер, тем, что смело забрасывала одного из своих разведчиков к людям. Посыльным, впрочем, предсказуемо становился тот, что вышел ростом. В награду от нелепо одетых тел жидкий шпион получал здоровый взвизг. Сам же он, убегая, отчитывался о посещении приемлемым в зной способом, покрывая борт блестящей, светоотражательной пленкой. Быть может, так Катунь заботилась о сохранности рафта.

В быстрине и грести надо быстро

Невероятно, но факт: в быстрине гребут быстро. Особенно, думается, такие неопытные водники, как мы. Тактика прохождения чрезвычайного отрезка сводилась к скорости. Иначе говоря, от гребцов требовалось создать запас хода при приближении к кочкам и сохранять его дальше, не позволив им себя растормошить. А ведь разгон или поддержание скорости на усиленном течении - ход, казалось бы, парадоксальный. Вроде и день белый, и затмения нет, и туман с гор не стекает, и никакая иная мгла не заслоняет глаза. Казалось бы, миновать явные камни, кои не то чтобы восстали перед нами частколом, можно было спокойно, не грея моторы на повышенных оборотах.
Оказалось иначе, чем казалось. На стоячих волнах плавсредство, даже самое массивное, самое народное, как наш рафт, без подбадривания попытается притормозить. Так явно или тайно сказали наши провожатые. Почему? Вряд ли я, чайник, смогу толково объяснить сей феномен.
Представлялось, что скорость на горках должна бы быть больше, чем на равнинке. Ведь они созданы уклоном, или меньшей глубиной. На самом деле, не факт ни то и ни другое. В действительности препятствия скоростному току могли расти на дне, а на поверхность была лишь зеркалом тех кочек, что создавали завихрения на глубине. Поэтому в этих разглагольствованиях я вынужден опираться на опыт бывалых сплавщиков, опыт, который свелся к способам и приемам, емко именуемым техникой.

Рафт, пущенный на волю волн без усиленного подстегивания, то есть принужденный преодолевать порог самоскатом или самосплавом, возможно, и не застрянет на терке. Зато вполне вероятно, что он закрутится под непредсказуемым влиянием множества струй, силы которых работают не всегда в унисон, но порой и вразнобой. Какая из них возьмет перевес в их хаотичной игре - сложно предсказать. Прозрачных - по крайней мере, для начинающего - правил нет. Зато есть универсальная техника, чем-то напоминающая неотразимый принцип "против лома": заранее разогнавшись, наплевать на соревнующиеся по системе многоборья потоки, не вникая в правила их состязаний. Так тяжелый утюг жаром разглаживает наобум наросшие грани на ткани. Еще мне удалось подслушать или просто послышалось, что бочек нужно бояться особенно подчеркнуто. Почему, увидим впереди. Что же до пресловутого порога, то о нем я пока намеренно промолчу. Потому как он (или они) был обещан изначально. Пороги со своими категориями засели в самой идее сплавов по «белой воде» вообще и рафтинга в частности. Посему от порога как такового или нескольких нам не отвертеться, до них мы все равно, вскорости или с отсрочкой, дойдем. Разумеется, если раньше не утонем.

Шивера третья: Гребешки как будто подросли, или Тело потеет – дух млеет

Тут утюг стал зарываться, словно отыскал в складках глупые пуговицы. Наш мощный овощ вдруг стал застревать на терке. По волнам мы уже не скакали, как было минутами выше и как рисовалось в предстартовых видениях, но тяжко продирались через них. Возможно, это тоже иллюзия. Поупиравшись с беспорядочными бурунами, после потных потуг и рычащих изрыганий, словно ты штангист или теннисист, призвавший на подмогу голосовой допинг, ты наконец отделываешься от них. Тут ты даешь членам расслабиться, возвращаешь, распрямляя, в тыл, окаменевшую и обожженную согбенной греблей спину, окаменело горящую молочной кислотой, вставшей гордыми кольями тупой боли. С мыслью "я отдал всё" ты облегченно оттягиваешь орудие из мокрого боя, благодарно предаешь водную клюшку бедрам, на которых вспученно прорисовалась еще не успевшая увять зверская ярость. Раж сражения попутно заставил голени бросить забившиеся под мешки носки и переключиться на более надежные пятки, которые, в попытке найти крепление, слепо лезли в щель, которая должна была находиться между днищем и взъемом борта. Надо сказать, что поединок за угол постановки голени пятки у носков выиграли. По меньшей мере, мои ноги «в деле» принимали поджатое положение. Вслед за тем распрямлялась спина, расширяя твой горизонт обзора. Свобода в немалой мере ощущалась и оттого, что скованная энергия страха преобразовалась в пульсирующую энергию распашной удали. «Паша - это был порог?», – осмелятся вопросить восторженные туристы в надежде почувствовать себя принявшими крещение. «Не-ет» - протянет Паша, - «порог вы еще увидите».
То, что это должно было случиться скоро, буквально вот-вот, капитан умолчал. Из лукавства, или из знания того, что всему настает свой черед?

Чалка слева. Не рановато? В самый раз!

После добавочной пары ставших уже привычными «плюшек», как забавно окрестили перекаты за их способность «плюхать» рафт, каждая из которых сопровождалась стандартными вопросами к капитану, от тревоги обросшими отрицанием «не»: «и это был не порог?», мы как будто немного окрепли, в основном все же оставаясь скованными предчувствием, прозрачно внушенным очередным Пашиным «не-ет, порог вы еще увидите», что главное испытание было впереди, и радоваться пока побаивались.

От начала заплыва, прошло, пожалуй, часа два, когда мы, повторив очередной поворот реки, завидели прижавшийся к левому берегу каяк и пристроившийся рядом катамаран. Тут я осознал, что главное уже не за горами, и что мы вот-вот начнем вкушать ядрышко рафтингового орешка.
Паша нацелил нос корабля на берег и дал серьезную команду работать вперед. Хоть приказ и был «перпендикулярным», то есть служебным, для нас, гребцов, по суровости звучания и по безусловности выполнения он никак не отличился от «продольного», то бишь боевого. Какое-то двадцать пятое или, напротив, исконное, первое чувство дало внятно понять, что эта чалка – не промежуточный привал для перекуса, о коих периферия ушей уже прослышала и коих у нас пока и не было. Правда, и с передовой река нам пока никак, ни видимо, ни слышимо, не угрожала.
Зато пугали сосредоточенные лица встречающих нас на каменном причале наставников. Артур, стоя на отвесной скале высотой, наверное, с метр, ловко поймал аккуратно брошенный ему швартов. Споро начав подтягивать лодку, он тут же заботливо предупреждает «прогулочный» экипаж: "Тут глубоко! В воду не прыгать!". Хотя заводи течение, естественно, касалось весьма опосредованно, контрастная граница белого камня и темной воды, сошедшихся друг с другом без песчаных переходов, сама собой внушала мысль, что дна здесь нет! А если и есть, то далеко. До нас дошло, что здесь, как сказали бы дети, «скрывает».

Выбрав веревку, бдительный Артур обмотал ее запасливый конец вокруг ствола подвернувшейся под руку ивы. После этого инструкторская рука была подана ссаживающимся, вернее, переходящим на берег туристам. В роли трапа выступил широкий борт, отменно, аки тротуар, пригодный для гордой поступи в силу своей ширины и шершавости приклеенной к нему синей «плитки». Впрочем, и остальная, ослепительно белая, лишенная пупырышек и будто бы не приспособленная для прямого хождения плоскость, была не менее липкой. Сужу по тому, как скрипел черенок весла, трущегося по боку при турбинированной гребле в шивере. Нос впритирку прилип к скале и встал в уровень с просторным уступом, поэтому последний шаг на твердь рафтер совершал вовсе не над пропастью.

Пошли на осмотр первого

Оббегать товарища при сбегании на берег неудобно и небезопасно, в общем, неразумно. Поэтому сидящие ближе к началу лодки и на берегу оказывались первыми. Библейское обещание «…и последние станут первыми», видать, на сей раз не сработало. Наташа перебежала на сушу не без игривых повизгиваний, хотя судно и не думало поколебаться. Всемогущая Катунь наконец-то проняла неприступную калининградку.

Поднявшись по крутой тропе, взбирающейся по огромным, грубо, но надежно наваленным друг на друга плитам, и обернувшись, можно было увидеть рафт, одиноко плавающий в тиши заливчика под присмотром Толика, откомандированного стеречь корабли и добро. Если же взбираться без оглядки, то вскоре можно было обнаружить себя на плато - поднятой над рекой площадке, полностью залитой солнцем и немного, для уюта, присыпанной песочком, перемежаемым скудной травкой и прозрачным, разреженным кустарником, совсем не мешавшим смотреть на широкую реку, лежащую справа внизу и присутственную гору, заслонившую пол-Алтая и стоявшую слева вверху. Впрочем, ее подножие мы уже топтали, и соответственно, сами слились с непомерной махиной.

Набережная жара пробивается к телу сквозь размокшие, набрякшие, потемневшие, будто затененные, доспехи. Каждый из шагающих пускает кристальные струйки. Так поначалу плачет на веревке неотжатое белье. Однако избыток воды извне еще не есть показатель ее достатка внутри. Гнетущая жажда запрещает телу благоденствовать.

Артур, задержавшийся внизу, увлекшись вязанием швартова, нагоняет меня, вечно отстающего и всецело последнего. «Артур!» – перехватываю я пошедшего на обгон инструктора. «Здесь водопой будет?» (Забавно, что бутылку, ходившую ото рта ко рту там, в лодке, я пропускал без задержки. Но там была иная беда). «Пей прямо из Катуни!» На природе выходов много, вокруг одни выходы. «Артур, я серьезно!». Жажда с шутками не дружит. «И я серьезно». Опыт жизненную нужду не опошляет. «Она два дня назад ледником была». То есть засориться пока никак не могла. Алтай стерилен, пачкаться здесь негде и не обо что. Беспримесностью дышал сам воздух.

И все же дурацкая осторожность запрещает довериться знающему без оглядки. Откуда-то из мозговых задворков шепчет опаска: «зеленых туристов бывалые всерьез не принимают». Значит, запас влаги в теле пока есть, коли сигнал тревоги еще проходит. И коли на внутренний вопрос тяги ума хватает: значит, до сих пор от верховьев два дня ходу? Помня, что все мысли проговаривает только глупец, пытаюсь походить на молчаливого мудреца. Пусть робко и зачаточно, но все же упражняюсь в воздержании языка. Вновь оправдательно подумав, мол всему свой порядок, я упрочил запас терпения, шепнувшего, что до питья можно и подождать. Вразумленный мыслью «не спеши», бросаюсь догонять Алекса. Вернее, его исчерна-зеленую спину. Она - ближайшая из уходящих. Артур уже успел ушагать дальше.

Тропинка вдруг совсем размякла, без следа потопив камешки в желтом песочке. Почувствовав простор, она разделилась надвое, став колеей, своей очень правильной параллельностью намекавшей на автомобиль. А вот и он, легок на помине, только шагов двадцать вперед подать. Любуйтесь, матросы Катунского крейсера, его серебристым, земным коллегой от Тойоты. Номерная табличка кичится двойкой и двумя нолями. Числа тоже случайными не бывают. На что же они намекают? Складываю тринадцать – сегодняшнее число – и семерку – месяц июль – получите двадцатку! Надеюсь, что совпадение - это добрый знак.

Поодаль от внедорожника четверо нестарых людей разложили на травке два обширных красных полотна. Начальные познания в водном спорте толкают к догадке: это полуфабрикат катамарана. Отряд к тому моменту отошел от корабля метров на двести и растянулся, разобравшись, как это нередко бывает, на пары. Когда наше с Алексом звено поравнялось с братьями по отпускной профессии, один из мужчин, колдовавших у будущего катамарана и на вид совершенно равнодушных к шествию намокшей колонны, внезапно обернувшись, без приветствий и предисловий, бросил: «откуда идете?». Вопрос прозвучал резко, но отнюдь не враждебно. Скорее, дельно. Я почему-то мгновенно посчитал, что в нашей двойке должен отвечать я, по меньшей мере по-русски, тем более что в вопросе я уловил только запрос информации, да и, пожалуй, посчитал интересовавшегося в некотором роде своим. При всем при этом я моментально понял, что молниеносно среагировать не могу, и что молчание будет невежливостью, которой, чувствовалось, владыка Алтай не любит.

Первым ответило тело: оно меня остановило и развернуло к аудитории, пославшей запрос. После прогревочных мгновений, потребовавшихся на подбор верного варианта ответа и выразившихся в бессмысленном, блеющем междометии «э-э», моя голова таки нашлась, выдала-таки недавно услышанное от инструкторов: «восемнадцать километров прошли» «От Яломана?» - уточнил незнакомец все тем же торопливым, бесстрастным, новостным тоном. Он хорошо помнил свой вопрос. Уже было повернувшись, чтобы продолжить поход, я рывком припомнил имя нашей стартовой речки, сопоставил его с предложенным, кратко подтвердил «да» и пошел вдогонку группе.

Грузно ступая в насквозь мокрых доспехах, я подумал о том, что мою нелепую одежду примиряет с жарой вода, ручьями стекавшая с меня и оставлявшая на песке произвольные черточки и точки – привет от азбуки Морзе, совсем недавно списанной на флоте в утиль. Я даже не растворил защелки на жилете, боясь, что с ними очень скоро вновь придется ковыряться, и не счел необходимым снять шлем. Каску поверх кепки я натянул, правда, без особого труда. Зато просунуть дужки очков под расплющенное каской ухо – вот что оказалось хлопотной операцией!
Все это указывало на меру моей зажатости, которую ничуть не уменьшало теперешнее, чрезмерно поспешное, шествие. Словно мы были вагонами, увлекаемыми, хотят они того или нет, паровозом или даже целой обоймой локомотивов, задавших приличный ритм, который частым стуком отдавал в уши: «осмотр, осмотр, осмотр».

Еще метров через двести экспресс, остановившись для пропуска одетых в купальники «дачников», вновь, словно Мерседес, взял с места в карьер и, громыхая, влетел на одноколейный мост, переброшенный через ущелье. Массивные гранитные глыбы, расколовшись, уступили путь ручью, что с шумом, который не дано передавить и дальнобойному гудку, нес себя направо. Наверное, в Катунь, больше-то ему деваться некуда. Равно как и нам.

Рискнув обернуться прямо на марше, еще перед переправой можно было увидеть палатки, расправленные в форме шатров и домиков. Обе разновидности жилищ были однозначно выше наших. Возможно, где-нибудь под горой тут приютилась и полноценная турбаза. Примечательно то, что за все проделанные 18 километров сплава мы не узрели на берегу ни единой души. Поэтому встреча с поселением, даже если и временным, кочевым, была без оговорок внезапной.
Голосистая жизнь оборвалась вместе с мостком с той же мерой неожиданности, с какой она нам открылась. За переправой тропа неумолимо брала вправо и стала продираться сквозь кустарник. Ветви секли нас со всех сторон, талдыча забывчивым «осмотр, осмотр», и выгнали караван прямо на край обрыва. Тропинка, совсем оскудев по ширине и прижавшись к отнюдь не пологому склону горы, змейкой утекала дальше. Однако до конца мы ее не преследовали и, сделав по ней пару нащупывающих шагов, остановились на «смотровой платформе».

На площадке, к слову, нужно было бдеть в оба. В противном случае можно было легко соскользнуть вниз, как на лыжах, на наших сочных кроссовках. Дело в том, что смотровой пункт был выстлан валунами, наваленными не в уровень, но уступами. Поэтому, ступая по темным, неприветливым камням, каждый шаг надо было аккуратно подклеивать. Мягким ли был низ, я не проверял даже на глаз, но ехать, если не лететь, было метров двадцать по вертикали. Если прикидывать до воды. Если же не утруждаться отталкиванием и удовлетвориться якобы мягкими камнями, тогда спуск или соскок будет чуть менее затяжным.

Осмотр собственной персоной

Скрашивая волнение заглядыванием вниз и вперед, через спины инструкторов, группа ждала, что будет дальше. Прислушаюсь. Бывалые обсуждают какие-то бочки, и при этом вытягивают руки в направлении объятых пеной камней. Артур, указывая в интересную зону, обращается к Павлу: «вон ту бочку можно пройти слева». Начинаю думать – пройти слева – это же то же самое, что оставить справа, верно? Признаться, тот валун, что я видел, объезжать справа было бы глупо и нелепо. Вся свобода, вся главная протока устремлялась слева от заградительных глыб, которые, по методу исключения, бочками и были. Или я все же не ту бочку узрел, о которой начальство вело речь? Да и не все ли едино новичку-то? Итак, я молча солидаризовался с наставниками. Ясно было одно: оставить справа, идти слева. Больше ничего нельзя было разобрать.

«И дались им эти бочки, негде их, что ли, объехать? Широка же вроде река?». Кроме одной, вступительной, бочки, другие течение вроде как и не стопорили. Но я мог заблуждаться. Я даже наверняка ошибался. Пусть знающие судят и рассудят.

Тем временем само течение, приодевшись в белое, плохо проглаженное, пузырящееся покрывало, прибилось к нашему, левому берегу и сбилось в остроугольные, а иногда и квадратные, складки. Лишь полностью побелив одну сторону реки, растянувшись и сузившись вдали, быстрина уступала равноправию, поворачивая направо. Была ли победа справедливости окончательной – этого мы отсюда, с верхотуры, проглядеть не могли. Да и к чему? Вскоре все увидим изнутри. Всякий угол обстрела имеет огрехи, но каждый и хорош по-своему.

Сергей с каяка, который выдвинулся на самую передовую позицию на площадке, поправ уже почти непроходимую тропу, и из-за отдаленности в обсуждении долго не участвовал, молча стоя и что-то для себя решая, обернулся к Павлу и Артуру и издали известил их о своем решении: здесь надо идти так-то, а там сяк-то, а у той бочки (которой именно, было ведомо только посвященным) нужно быть особенно внимательными: там есть некий «слив». Опять пугающий неизвестностью жарон профи. Выслушав Сергея, Артур говорит Павлу: ну все, мы идем первыми (ага, значит, пионером в пороге будет катамаран), встаем там (он указал рукой на точку в Катуни, некий закуток, куда, видимо, можно было спрятаться от течения), и ждем вас (то есть нас, экскурсантов, рафт). На том осмотр – для руководства - был окончен, и Павел, как начальник, неразлучный с начинающими, обратился к присутствующим гостям.

«То, что мы сейчас делаем, называется осмотром порога", начал он очередной, на сегодня уже второй, инструктаж. Как будто умы туристов могли полноценно переварить нескончаемый обед из сплавных сведений. Кстати, Павел неплохо владеет словом. Это чуткая натура. Аудиторией, пожалуй, похуже. Это уже навык, наживное. «Осмотр производится всякий раз перед прохождением препятствия, даже если ты проходил его неоднократно. Буйный нрав Катуни и скачки в уровне воды и не позволяют доверяться ей, что называется, не глядя. Просматривая порог с берега, мы выбираем наиболее безопасный маршрут или, если риск предсказуем, наиболее интересный путь». Сегодня вам предстоит преодолеть порог четвертой категории Ильгумень». А нам – помочь вам это сделать - послышалось недосказанное капитаном. Потом опять подало голос свое собственное, подлое бюро вопросов: а что такое четвертая категория? Чем она примечательна и чем замечательна? По какому принципу их расставляют по ранжиру? До сих пор у нас были лишь «плюшки», класс трудности которых никто не пояснял, да никто и не счел уместным спрашивать. По тону и жестам, с коими капитан то и дело отмахивался от плюшек, чувствовалось, что шиверы и для рафта, не говоря уже про более непотопляемые катамаран и каяк - это какой-то мизерный, едва ли не нулевой разряд опасности, и что сейчас нам предстоит пережить нечто, минимум вчетверо более страшное. Если проще, мы, судя по всему, должны были схлестнуться с волнами, которые будут в четыре раза выше доселе виданных нами. Не зря же мы сюда, на утес, перлись. Конечно, не напрасно. Надпочечники уже включились, адреналин уже ощутимо копился.
«Вопросы есть?» - Павел запросил у обучаемых обратную связь. Вопросы, конечно, имелись и, наверное, не только у меня. Но я подумал, что, скорее всего, в процессе все они разъяснятся, рассеются сами собой. Да и вряд ли уместно спрашивать при мятущемся духе. И вопрос точным не выйдет, и ответ будет услышан вполуха. «Тогда на этом всё», подвел черту под говорящим молчанием капитан, «возвращаемся на рафт».

К лодке люди в громоздкой униформе шли уже более дружным цугом, но тяжести одеяния они уже не ощущали. Адреналил уже проявлял себя, уже отдавался энергией. Я отловил себя на мысли: в осмотре туристы участвовали созерцательно. Обсудить спорные моменты их никто не пригласил. Для чего их вообще таскали на «просмотр»? Чтобы дать понюхать запах «кухни» рафтинга? Дать им почувствовать общность не только друг с другом, но и с проводниками? Или попросту припугнуть, нагнать на них страху? Последнее не так уж парадоксально. Страх, если он не очень зашкаливает, помогает собраться, «помогает драться», как сказал бы Мухаммед Али. И добавил: «Страх - это хорошо. Иногда».

Безусловно, под влиянием этого «иногда» мы сейчас и пребывали. И все же, думается - главная цель вылазки на осмотр всей толпой – внушить в клиентов доверие, дать им почувствовать причастность. И потом, экскурсия – это всегда познавательно. Словом, полезно для ума.
Назад к лодке шлось легче, но едва ли веселее. «Если лик сосредоточен, то сердце радуется». Это из Библии, что-ли? Вот и у нас никто не болтал - как-то не хотелось. Но это не грусть. Это рабочая, серьезная, радость. Конечно, когда тебе страшно, тебе хочется избежать столкновения с объектом страха. Это естество. Это инстинкт. Инстинкт (все еще) роднит нас с животными. Но мы, люди, все же немножко приподняты над природой. Мы иногда не прочь прислушаться к разуму. Сейчас ум, отловив, подобно антивирусу, в своей системе страх, и поняв, что иначе, чем столкнувшись с ним лоб ко лбу, его не обезвредить, выписал рецепт: не надо с боязнью бороться. Надо с ней сжиться. Иного пока не дано. А после коллизии с причиной, его породившей, страх сам сбежит. Прямо-таки испарится!

Адреналин в крови – и организм согласен на всё!

Не сказать, чтобы жизнь со страхом оказалась безоблачной. К примеру, он мешал людям быть людьми, то есть общаться, внушив чувство, что слова сейчас излишни. Поскольку он так, мягким макаром, принуждал молчать, пришлось каждому разговаривать самому с собой. Прослушивая самого себя, ты не заметил, как на обратном пути проскочил мосток с купальщиками и песок с катамаранщиками, не приняв даже отстраненного участия в их существовании. Слушая себя, ты понял: вот это и есть то самое состояние, когда телом ты еще здесь, в солнечном раю, а душой уже там, в сыром, холодном, бою. Душа, как тварь проницательная, видимо, уже знала, что ее ожидает, и теперь подтягивала тело, прогревая его и доводя до своей боевой кондиции. Тебя теперь несла какая-то сила. У силы есть медицинское имя - адреналин. Эта телесная химия заваривается, судя по названию, где-то над почками, причем неспроста, а по запросу души, почуявшей угрозу для тела. Эта сила и была призвана примирить эфир и плоть, предусмотрительно исключив возможность их пререкания друг с дружкой.

Спустились к лодке и организованно расселились по местам, тут же схватив и сжав весла так, словно они - последняя опора, последнее средство и последняя надежда на спасение. Рафт вдруг сжался в размерах и перестал внушать вес. Говорить по-прежнему невмоготу. Нет сил или попросту ни к чему. Или не о чем. Слова перед схваткой излишни. Кажется, то же ощущают все остальные. Но каждый в отдельности. Каждый за себя? Пока, пожалуй, да. Но пусть лучше мы будем крепкими по одиночке, чем сообща да мягкими.

Капитан по-отечески взыскательно осматривает вверенный контингент и замечает: "а как все притихли-то!". Наставления тренера перед боем стунут кстати, к месту и уместны. Но вот покровительства, снисходительного превосходства в его лице нет: Павел сам озабочен. На ответную шутку по теме тишины недостает интеллекта, его придавил страх, готовивший тело к действию. Вездесущий тормоз заморозил даже мышцы, растягивающие улыбку. Приблизил нас к природе, приравнял к животным.

Снова на воде: заряженные страхом

Сижу на родном борте, слушаю себя. Попеременно смотрю вперед, на реку, вниз по течению, в сторону закрытого поворотом, но уже приблизительно знакомого, «осмотренного» порога, и назад, на капитана. Голова уже не лелеет надежду на задержку. Центр управления, будучи обработанным гормоном навязанной активности, теперь горит нетерпением: «скорее бы уже!». Такая мысль ведь немного мужественнее, чем слепая надежда на то, что столкновения со страхом удастся как-нибудь (а вдруг?) избежать? Первая говорит о готовности «бить». Вторая - спасаться бегством. Обе – низкий инстинкт. Но первая все же содержит в себе примесь воли, творческого начала, а значит и весит дороже.

Интересно, что при осмотре страшно было разве что от высоты обрыва. Почему же я боюсь теперь, да и остальные, кажется, дрожат? Робость была внушена напряженным тоном инструкторов? Впрочем, послушав себя и натянутое безмолвие команды, я выловил теплую мысль, что не такое уж оно и несчастное, мое состояние. Какое же это несчастье, когда ты собран, заряжен, сконцентрирован? Готов быть активным. У тебя есть инструмент приложения силы - весло. И ты сможешь им действовать. Равно как и каждый из команды. Если каждый позаботится о себе - о всех позаботились, ведь так? Там, в пороге, узнаем.

Вперед пошел Сергей на каяке. Как и на старте, перед самой первой, обмывочной, шиверой. Только там он был легок и элегантен, здесь же несколько скован. Следим за профессионалом. Сделав обоюдоострым веслом растянутое в овал колесо, заставившее каяк приседать при каждом протягивании, словно жалуясь на перерыв в тяге, мастер легко расстался с силой притяжения заводи, дававшей приют и пока не спешившей изгнать остальную эскадру, позволил струе подтолкнуть нос лодки влево и, сидя недвижно, отдался течению. Сергей ушел вперед, ничего никому не повелев. Все шаги были расписаны там, на обзорной платформе, во время обязательного обсуждения тактики. Сергей пошел на штурм первым, видимо, потому, что спасателю сподручнее наблюдать за порядком снизу.

Второй отплывает пара страхователей на катамаране, оставляя гавань в похожей манере. Раздвоенный для устойчивости эсминец все же уступает юркому каяку и в маневренности, и в проходимости. Мало ли какие тайники могла припасти для нас Катунь. Посему, чудится, каяку отошла роль забойщика. Ему проще прощупать ловушки. Он вроде противолодочного катера в нашей эскадре. И только третьим, по уже проверенному фарватеру, отправится наш тяжелый, таранный, крейсер. Или пассажирский лайнер. А то, что пассажиры вкладываются в ход судна - так на то ж они и туристы. Туристский класс – он самый неприхотливый.

Теперь этот крепкий народ готовился проглотить пилюлю, или целый лекарственный стандарт, который женщина-врач по имени Катунь назвала прозрачно и без обмолвок: Ильгумень. Помочь донести таблетки до раскрытых клювиков желторотых птенцов были призваны их давно оперившиеся и давно летающие в этих местах воспитатели. Птахи и названия-то прививки еще не успели запомнить. Хорошая молодежь доверяет опыту, когда чувствует в нем надежность. Главным для нас, цыплят, было: не перебрать лекарства сразу, на захлебнуться им, не начинать заглатывать снадобье впопыхах, дабы не поперхнуться. Ведь средство подавалось в жидком, вспененном, охлажденном виде. Катунь – весьма авторитетный врач. Ей виднее, как и чем лечить городских дистрофиков.

Выждав время на набор разумной дистанции, отправляемся следом. Катунь раскатиста, привольна и относительно тиха. Вместе с рекой выполняем вираж и скользим метрах в двадцати от мыска, срубленного из гранита на нашем, разведанном берегу. Компанию камням составляет горстка людей, не иначе, из тех, что встретились нам на подступах к переправе и на самом пролете через ручей с уже начинающим врезаться в память названием – Ильгумень. Уже проходя мимо зрителей, мы гребем холостыми. По мнению созерцателей, слабо. Коли они проявляют участие, крича: гребите сильнее! Отвлекаюсь на доброжелателей, и отмечаю скорость: воду словно тянут магнитом, установленным где-то впереди. И мы явно ускоряемся. Кажется, будто мы не на реке, а на ровной, гладкой ленте взлетной полосы! Мысок через пару секунд отошел в историю. Голоса с берега, будучи забитыми чудовищно быстро растущей дистанцией и звереющим рыком, доносящимся из будущего, давно заглохли, померкли в небытие.

Никто из нас обратным криком не поблагодарил благожелателей. Нам было не до возврата любезностей. То, что они желали нам добра - это чувствовалось. Здесь трудно обмануться.
Мы уже давно не общались. Нас объединял рафт. Нас сплачивало то, что мы были вместе. Не беда, что каждый по отдельности готовил свои нервы. Иного не дано. Мне, например, мысок напомнил, что главное - ловить и выполнять команды. Предварительные команды «реди, гоу!», транслировавшиеся немцам по-английски из краткости, уже звенели голосом, отвержденным железом. Вместе с тем меня все еще холодила заложенная предыдущими препятствиями боязнь, что там, в деле, сосредоточься я на выполнении ходовых команд, на второй, переводческий, фронт меня не хватит.

До порога оставалось бессчетно мало мгновений. И все же я счел этот отрезок времени достаточным, чтобы вновь обратиться к своему состоянию. И оно мне понравилось! Мне понравилось, что тело, припугнутое угрозой, держалось крепко и не рассыпалось в слабость. Мне понравилось, что душа не блуждала в пустых мечтах, но бодрствовала и была заодно с прогретым, часто дышащим, накапливающим энергию телом. Телом, готовым взорваться и разрядиться там, где будет нужно.