Средняя Катунь: поход одиннадцати сумасшедших. Часть Первая: Рафтинг начинается на берегу.

Константин Корнелиус , Горный Алтай

Средняя Катунь: поход одиннадцати сумасшедших

Часть Первая: Рафтинг начинается на берегу

„Tiefe Wasser sind nicht still“ Rammstein
«Глубокие воды не тихи» Раммштайн

По воде ходят, известно, только боги. На Горном Алтае по воде ходят некоторые люди. Собираются они из разных русских областей. Иногда залетают экземпляры из разных стран Европы всей. В июле 2004 года случилось так, что они и собрались, и залетели. Для общения собравшихся с залетными был завезен на Катунь толмач из Новосибирска. Все они шли в рафте по Средней Катуни. Сойдя на берег, богами они не стали. Они к ним лишь чуточку приблизились. Привозной переводчик рассказывает ниже всем, кому не лень читать, как происходил выход на новый уровень.


Рафтинг я рисовал для себя весьма расплывчато. Наброски картинки зародились из рассказов Сергея Печуркина, организатора активных туров, среди прочего и водных. Начальные штришки, правда, сразу передали чувства якобы невообразимого накала и всем известные лодочные действия «греби-табань». Но не более того. Однако уже тогда, когда Сергей эмоционально расписывал потрясения, обрушивающиеся на человека во время сплава по горной реке, я учащенно дышал: фантазия спешила включить организм в работу. Воображение старалось неспроста. Имитация не так уж далека от реального действия, к тому же весьма полезна для его правильного выполнения.

Наверное, сберегая мое впечатлительное тельце от холостого перегорания, на Алтай, с целью пройти по Средней Катуни, пожаловали гости из Германии. Так мне, как владеющему немецким на высшей ступени «читаю и перевожу со словарем», пришлось соединять культуры. Выражаясь понятнее, мне нужно было идти по Катуни наравне с «правильными участниками», то есть сидеть в лодке, грести, иногда пробовать переводить команды капитана... Поле зрения этого рассказа будет узким, зажатым отвесными скалами головокружительно высокого каньона Катуни. На берег я буду выбираться, но обещаю, что ненадолго.

Катунь - самая мощная река Горного Алтая. Стартуя скромным ручейком из-под ледника под пограничной горой Белуха, она постепенно набирает ход, полнеет и углубляется, проламывает, где напрямик, где слегка извиваясь, все горы, осмелившиеся поправить заранее намеченный ею северный маршрут, и неспешно вытекает, ослабев от битвы, на равнину. Здесь, заскучавшая, она встречается с успевшей в равной мере облениться Бией. Слившись воедино, обе горные героини гибнут, чтобы явить Сибири одну из ее самых длинных и толстых рек - Обь.

В сферу наших скромных интересов вся Катунь, понятно, попасть не могла. На ее нижнем отрезке, ловить, кроме рыбы, нечего. К верхнему отделу нелегко подступиться. Таким образом мы были выдавлены на средний перегон главной водной магистрали Алтая именно автодорогой, поскольку утрамбованный самой Историей Чуйский тракт был согласен подбросить нас только до сих пор.

«Сей порой» зовется маленькая река Большой Яломан, которая примыкает к Катуни слева в том удобном месте, где шоссе, отлого слетая с перевала Чике-Таман, делает жест Большой Воде, подступаясь к ней почти вплотную. Могучий поток, со своей стороны, здесь делает правый вираж, огибая гору, и его немного, но неминуемо, заносит влево. В месте сближения двух путей, рукотворного и природного, мы и бросились в белую воду. Отсюда, принято считать, начинается Средняя Катунь. Относительно того, где она плавно перетекает в Нижнюю, мнения разнятся. Прежде я доверчиво думал, что под Усть-Семинским мостом. Мысль безоглядная и автоматическая, внушенная тем, что проект Ак-Тура, названный Средняя Катунь, в главной, водной своей составляющей, в 2004 году заканчивался именно здесь. Однако позже до меня долетела оценка человека, «битого» несколькими алтайскими экспедициями. Она звучала однозначно: «вы прошли почти всю Нижнюю Катунь».

И все же дело, наверное, не в границах. Суть в том, что между ними. А между мы имели исключительно интенсивную неделю, тем не менее в рафт погружались пять раз, то есть у нас было пять «ходовых» дней, в каждом из которых мы - в среднем и по приблизительной прикидке - сидели в рафте по четыре часа. Вопрос в том, хорошо ли «сидели». Попробую, с охотой оглянувшись, вкратце рассказать. А ты, читатель, ухмыльнись или подивись «похождениям одиннадцати сумасшедших».

Многозначительный автомобиль

Знакомство с рафтом было неравноправным: пришлось сразу смотреть на него снизу вверх. Потому что его уже успели водрузить на крышу «Газели», микроавтобуса, в народе известного как «маршрутка», до приезда нас, туристов, в базовый лагерь. На турбазу «Адару» нам предстояло возвратиться через неделю. И, собственно, отсюда нас «забрасывали» на сплав.

Переезд - дело неизбежное. Ведь чтобы с горки скатиться, в нее нужно взобраться. С автомобилем не надо мириться. Будучи пассажиром, гораздо выгоднее смаковать его прелести. В пологий подъем длиной в 250 километров мы взлетали полдня, энергетически вибрируя от осознания, что имеем честь столь долго прикасаться к пропитанному многовековыми событиями Чуйскому тракту.

Главная автотрасса Алтая пока пролегла по правому берегу Катуни. Наш отсылочный терминал расположился на левом. Следовательно, нам нужна переправа. Но для начала от базы до нее не мешало добраться. Ехали по лесу, густому и темному, вроде бы сосновому. Сбивает с толку только обилие высокой травы и кустарника вдоль дороги, превращающее благородный хвойный бор в прикатунские джунгли.

Катунь нас от себя пока не отпускает. Преследует слева и постоянно напоминает о себе, просвечивая сквозь деревья. Не выпуская нас из виду, река, поблескивая, бежит метров на двадцать ниже и будто прячется от нас. В моменты проблесков инструктора умудряются толково, со знанием дела, прокомментировать выхваченный взором отрезок реки. Как-то раз, им на радость и к моему страху, показался даже рафт. Бывалые живо обсудили какой-то «киль». Тут бы я, переводчик, уже вконец слил остатки смелости, если бы не необходимость работать. Павел неустанно обстреливал немцев сведениями всех мыслимых калибров, а я помогал снарядам полноценнее разрываться, то бишь, помогал сути раскрываться в германском формате.

Трудотерапия, кроме боязни, походя справилась с послеобеденной усталостью. Со времени вкуснейшего обеда в ресторане Адару к той поре не минуло и получаса. Расторопность туроператора с заряженным названием "Ак-тур" на отличном уровне!

Кстати, этот короткий, кривляющийся участок нашего пути "ТУДА" был самым тряским. Водитель безжалостно убивал звенящую новизной машину, безрассудно разгоняясь на спусках и без потери темпа залетая в подъемы, чтобы от души швырнуть ее в очередной, снизу "слепой", раллийный поворот.

Пассажиры, как изнеженные, так и железные, размеренно и синхронно "плавают" в салоне и, с трудом отслеживая перемещения машины, центрируют тела в обитом серым ковром пространстве. Им словно с ходу дают понять, куда они едут, предварительно протряхивая, готовят их к передрягам. Их будто предупреждают, что войлок им будет выстлан и сверху, и по обеим сторонам. И что под ногами их путь будет каменист и тернист. Даром что под гору… Символичный старт, многозначительный и многообещающий.

Километров через восемьдесят туристическая жизнь вдоль главной трассы Алтая, представленная магазинчиками, придорожными кафе и прочими ее атрибутами, успела оскудеть вовсе. Возможно, окружающая оживленность осталась вместе с Чемальским трактом, что продолжал бежать по правому, восточному, берегу Катуни. Мы же несемся теперь по левому, стало быть, западному, стремительным истребителем перелетев на него по скоростному Усть-Семинскому мосту. Сделав размашистую петлю, часа через четыре мы точно, как вертолет, приземлимся у устья Большого Яломана.

В подъемах на перевалы "Семинский" и "Чике-Таман", расставленные друг от друга на добрую сотню верст, неудержимая прыть "маршрутки" убывала до пешего шага. Рафт на крыше тянул назад, в долину, да и с "тягунками" приходилось считаться. Но темп - дело третье. Главное, у нас было движение вперед и вверх. А после неси нас Катунь назад и вниз. Движение по кругу? Точно, прямо как в нашей бессмысленной жизни. Даже вода, скатившись Катунью, вскоре вновь наморозится на ледник, чтобы, постепенно разжижаясь, стекать вниз. Снова став рекой, она опять прокатит таких же полоумных, как мы. И наша наивная, слепая цель - дорога. Которую осилит идущий. Преодолев ее, он непременно узрит в ней смысл.

Промежуточный финиш уже близок, уже не за горами. Там нас ожидает пересадка в рафт. Осторожно скатившись по серпантину с Чике-Таман, сворачиваем с Великого Пути сразу за мостком через ручей, как и подозревали, влево. Кратчайшая переправа предварена табличкой "Б. Яломан". Скромное "Б" зачаточные познания в географии расшифровывают до "Большой". Официально Б. Яломан гордо зовется рекой. Тревожное воображение, однако, толкает к догадке, что весной Б. Яломан у любого отобьет желание иронизировать.

Умелым темнота не помеха

Колеса сосчитали несколько кочек, и мы уже на месте. Стоянки. Первой, предстартовой. Ночь нас застигла на последнем перевале и, значит, нам придется впотьмах оборудовать лагерь. Бывалые берут на себя львиную долю жизненной нужды. Рафт сошел с крыши, впрочем, объединенными усилиями.

Туристы сгрудились в кучку в страшащем мраке, доведенном до абсолюта непроницаемости новолунием. Зрение приезжих, почти единодушно забывших захватить фонарики, за ненадобностью упало до нуля. Зато другие чувства востребованы до предела. Пугающе осторожно накрапывает дождик, и с полной явственностью прямо под ногами грозно ревет река. Мозг сверлит трусливая мысль: это, не иначе, и есть Катунь? Ведь название сплава обещало нам, кажется, её?

Инструкторам на ночь начхать. Они с выверенной точностью орудуют во мраке, блестя синими налобными лампочками, свет которых со стороны выглядит бесполезным. Сначала вещи, как личные, так и фирменные спортивные, лихо сваливаются в кучу. Затем туристы боязливо, как шакалы, выискивают в ней свои сумки и рюкзаки, только мешая волкам-инструкторам ловко вылавливать из разносортной массы компактно упакованные палатки, которые ведущие тут же, в десяти шагах от жмущихся друг к дружке ведомых, поразительно быстро превращают в сферические домики, в считанные минуты построив городок о двух улочках.

Ночной "чой-чой" (и это далеко не чай), или При наплыве тюркских слов

При интимной и почти анонимной подсветке одной из рассеянных синих ламп группа собралась за столом. Привычный деревянный стол, собранный из чурбанов и начерно отесанных досок, наверное, нашими предшественниками, стоял прямо под открытым небом в ощутимой близости воды. Уселись, разумеется, чтобы отметить знакомство как положено. Пили в основном водку, которой нам буквально приказали весомо запастись по пути на стартовый полигон. Неспроста: в Катуни вода холодна, а посему спирт - неотложная необходимость, единственное средство экстренно наладить температуру тела и, тем самым, избежать длительного переохлаждения, гипотермии, как сказали бы умные медики.

Однако нам негласно запретили выпивать "как обычно", с чоканьем, венчающим тост, показав, как это принято делать по технологии "чой-чой". Так зовется алтайский застольный обычай, предписывающий тому, до кого впервые дошла очередь отхлебнуть от пущенной по кругу кружки с горячительным, выдать столу элементарные сведения о себе. Поскольку первые карты каждый из нас раскрыл друзьям еще на Семинском перевале, то теперь каждый из последовательно принуждаемых к пьянству отговаривался краткой речью по теме "люди и природа гор". Тема «люди и холодные волны» подсознательно отодвигалась на потом. Рассудок туристов перебила интуиция, которая запретила логичному выскочке торопить события, догадываясь, что всему есть свой черед и что "надводная" часть рафтинг-чаши пока не отпита.

Вниманию потенциально сумасшедших коллег: заранее готовьтесь смириться с тем, что лавину местных тюркских названий, завалившую и населенные пункты, и реки, и, как оказалось, некоторые прогревочные процедуры, одним махом разгрести не удастся…

Жор ором громким хором

Утро в походе короткое по той уважительной причине, что ночь затяжная. Начинается оно не с зарядки, но сразу с еды, которая в активных сферах вращения зовется емко и прозрачно, без вежливой околесицы: "жор". У слова две функции. Первая - дальнобойная, призывающая. В этом случае гласный выкрикиваемого слова, понятно, вытягивается, чтобы мочь достать туристов, которым в этот момент случилось быть вне зрительной или разговорной досягаемости от приглашающих за стол. С убойной эффективностью "жор ором" воздействует и на любителей продолжительно берложничать, в один миг выгоняя их из заспанных палаток. Вторая функция - местная, ритуальная. Здесь "жор" выстреливается всеми собравшимися вокруг стола перед тем, как они приступят к еде. По сути похоже на предтрапезную молитву у христиан, но по выражению разница, конечно, значительная. Жор туриста обычно жаден. Но поскорее расправиться с пищей никого, как в армии, не неволят: жевать можно до бесконечности, а наедаться до переполнения.

Обстоятельная подготовка к мокрому делу, или Всесторонняя экипировка

Веселое журчание ручья настраивает сознание на благодушный лад. Однако уже упаковка вещей в драйбэги начинает отдаваться тревогой, готовить тело к большой воде. Юмор пытается пролезть и здесь, пытаясь размягчить нарастающее напряжение. Но шутки, впрочем, ожидаемо, получаются сплошь сумрачными.

Отдельно о драйбэгах. Dry-bag (по-русски: сухая сумка) - английская и, стало быть, интернациональная кличка особого трубоподобного контейнера для вещей, сделанного из пластика, герметически закрывающегося и, тем самым, сохраняющего свое содержимое сухим. Это в идеале. Реальность пытается иногда от него отклониться. Поэтому для надежности хрупкий пластмассовый замок-защелку страхуют, обвязывая его бечевкой, шнуром, шнурком, в общем, тонкой веревкой.

Упаковку вещей в драйбэги хочется назвать набивкой. Причем чем меньше у туриста водного опыта, тем выше вероятность того, что с мешком он будет именно биться. Паша, один из инструкторов, со всей серьезностью делится с чайниками технологией. Единственно она позволяет запихать в границы "трубы" диаметром не больше 40 сантиметров и ростом не более метра все походные пожитки. Сначала стандартный туристский коврик сворачивается в трубочку так, чтобы она стала уже цилиндра. Трубочка вводится в трубу, где своими силами пытается прижаться к ее стенкам. Своих сил оказывается мало, и Паша боковыми ударами заставляет коврик максимально раскрыться. Так драйбэг из вялой тряпки превращается в красивый стоячий цилиндр. Затем на его дно погружается мешочек со свернутым в нем калачиком спальником. Дальше порядок подачи шмоток и прочего произвольный. Если турист внял советам бывалых и отправил вместе с Газелью все лишнее назад, на базу, то, скорее всего, войдет всё. Если влезет не всё, то с помощью друзей все равно влезет всё, если не в свой мешок, так в мешок товарища. Он обязательно окажется толще твоего, по все той же прозаической причине, по которой кусок говядины в соседней тарелке неизменно бывает крупнее, жирнее, красивее, словом, вкуснее твоего.

Итак, драйбэги стоят пестрым строем. Выйти в Катунь из Яломана на рафте, наверное, можно, но где-нибудь в мае. У нас теперь самая маковка лета, поэтому к месту старта мешки придется нести. И не только их.

Есть еще весла. Отличительная особенность их горного варианта - короткая поперечная рукоятка на вершине дюралюминиевого стержня. Пластмассовая лопасть не имеет изгиба и слишком не отличается от прежде виденных "равнинных" весел. Численность их контингента немного больше количества живых тварей. Видимо, потому, что последним свойственно ломать, терять и по-иному покушаться на сохранность инвентаря.

Есть девушки. За этими чудесами природы нужен глаз да глаз! Иначе можно не успеть отобрать у них драйбэг, за который они некстати, но непременно ухватятся! Современная женщина немножко заражена эмансипацией, не всегда понимая, что мужчине очень даже приятно иногда помочь ей.
Есть жесткие пластмассовые бочки квадратного сечения с навинчивающейся крышкой, называемые "кулерами". Судя по имени, они должны что-то охлаждать. На деле в них помещают пищу и орудия ее готовки. Возможно, в них поедет и водка. Как бы там ни было, со стеклянной тарой нам было велено расстаться, перелив дражайшее содержимое в пластиковые полторашки. Благо они валялись вокруг лагеря в несметной массе. Стекло не пропускали на борт для уменьшения веса судна. Но в первую голову, думается, из соображений безопасности.

Есть бордовые и синие шлемы, называемые здесь касками. Они очень похожи на хоккейные. Во всяком случае, устроены они схожим образом. Так же предусмотрены для надевания на голову, так же отлиты из толстой твердой пластмассы, так же изнутри отделаны прокладкой, больше жесткой, чем мягкой. И то правильно: голова туриста-водника должна быть крепкой в самом прямом смысле. Но еще крепче она должна быть в переносном значении. Рафтинг, судя по начальному впечатлению, развлечение не для неженок.

Есть спасательные жилеты, скроенные из плотной, темно-зеленой, цвета хвои, а не хаки, ткани наподобие плащевки (не путать с полевкой, это мышь!). Вовнутрь, между двумя полотнищами, зашиты прямоугольные пенопластовые вставки. Они обещают даже не держать на поверхности полновесные 110 килограммов. Они обязуются их "выталкивать". Если осмотреться и поверхностно отметить, что никто из нас и близко не смахивает на тяжеловеса, то куртки будут нас, при случае, выстреливать даже не на ближайшую вершину, а напрямки в космос.

Есть, наконец, сам глав-сплав-снаряд-землю-не-рой-но-бочки-бойтесь-не-то-снесем-и-даже-ничем-не-моргнем-ничем-не-поведем-ни-во-что-не-дунем-но-как-шли-напрямик-со-свистом-так-и-дальше-пойдем-с-гиканьем-просили-же-по-хорошему-расступись-не-стой-под-килем-не-то-мощью-всей-каааак-двинем-а-это-полторы-тонны-с-грузом-и-шесть-узлов-ходу-с-плюсом. Как вы догадались, речь идет о рафте.

Начнем с того, что рафт похож на самолет?! Судите сами: та же труба, только без крыльев. Кроме того, у трубы рафта нет ни конца, ни края - она сплошная. Далее: в отличие от аэроплана, она кое-где искривлена, причем так умно, что в целом конструкция напоминает лодку. У которой есть и нос, и корма, и борта... К так называемому носу ставшие бортами отрезки трубы сходятся чуть больше, чем к корме, плюс берут немного вверх, отчего и перед, и зад все больше получающейся лодки приподнимаются над параллельными, "бортовыми" трубами. Несущей поверхностью у рафта, не в пример самолету, работает днище. Оно тоже, как и труба, надувное. Днище повсюду привязано к трубе толстыми веревками, почти канатами, в надежной натяжке перечеркивающими днище крест-накрест и напоминающими шнуровку гигантских ботинок. С наружной стороны по всему периметру лодки ослабленно тянется черный капроновый трос.

За него уже взялись инструктора, несущие рафт на огромный песчаный пляж, раскинувшийся вокруг кипящего, пузырящегося устья Яломана. По дороге за него хватаются разогревшиеся переноской остальной оснастки туристы, и пытаются, корчась и корячась, с хрипами потуги и стонами боли, быть хоть немного полезными в тяжком, более чем бурлацком деле. У бурлаков баржу хоть вода несла, а тут вся нагрузка пришлась на хребты носильщиков, стержни разной степени хрупкости и несгибаемости. Рафт, против надувного ожидания, несказанно тяжел. Кроме того, он громоздок. Неудобный в ручной носке, рафт постоянно пытается ударить подступившегося к нему по ближайшей ноге, задумав, наверное, сбить слабосильного носителя и, затянув его под широченное брюхо, раздавить уже на суше, полагая, видимо, что если из новоявленного водника уже на берегу толку ноль, то что же ему ждать от него там, на воде, в настоящем деле?

И все же, к чести новичков, пропишем: они не бросили непосильную ношу, не дрогнули от первых болей, не отступились в панике от борта, несмотря на то, что всего за триста метров невзгод проклятый трос чуть не успел протереть туристам кожицу на их изнеженных урбанизацией, узких интеллигентских ладошках. Сдается, это хороший знак: заправские сплавские волки могут рассчитывать на своих подопытных кроликов и впредь, в глубоких и бурных катунских водах.

Собранные сборы на фоне курортного окружения

Обстановка на время успокоилась. Павел, стоя в рафте, который уже почти полностью, кроме носа, передоверил свой вес прибрежному мелководью, ловит увесистые драйбэги, в темпе подкидываемые ему Артуром с берега. Смягчив очередной удар умелым отклонением корпуса, наставник вскорости разворачивает водный баул перпендикулярно длине лодки и ловким, экономным движением укладывает каждое новое багажное место так, что они вскоре устилают днище. Но мешков много, не меньше двадцати, поэтому им приходится вырасти этажа на три-четыре, превратившись в ровную прямоугольную хозпостройку, нескромно выглядывающую из-за массивного вала, создаваемого непомерно, несоразмерно с прежними представлениями о надувных лодках, раздутыми бортами.

Затем в руках Павла, как у фокусника, появляется свисающий овал веревки. Скрепляя бэги, канат прошьет их вдоль и поперек, жестко, железно и обязательно коснется всех тюков, от верхов до низов, и при этом пропишет неповторимую, творческую траекторию, в которой со стороны понятно лишь то, что трос многократно спускается для подкрепления к суровой "шнуровке", содержащей днище и борта в неделимом теле. Главная черта процесса "зарядки" рафта - напряженная поза капитана-наставника, а его сосредоточенное, осунувшееся волевое лицо есть воплощение того тщания, той совестливости, того радения за дело, которое принято общо называть ответственностью.

Орудия труда рафтера - весла - свалены без разбора, разлапистой горкой, рядом с берегом: время их разбора пока не пришло. Жилеты лежат чуть поодаль, на неомраченном и не разглаженном сыростью песке, уже ровной, покатой, черно-зеленой таежной сопкой. Рядом восстала насыпь бордовых шлемов, выборочно очерняющих картинку своими изнанками. Одну из синих касок уже держит за ушную петлю Марина. Другая округляет кучерявую шевелюру Артура.

Сергей, очевидно, старший из клана наставников, уже обтянут черным, блестящим, смотрящимся резиновым гидрокостюмом. Держась неизменно молчаливо и подчеркнуто обособленно, он расчехлил и явил свету странную лодку. Видимо, это и есть тот самый каяк, то и дело звучавший в долгой дороге, но только сейчас открытый миру туристов. Каяк мал до нелепости, сплошь черен и явно целиком отлит из пластмассы. У микролодки стремительные очертания, плавно сужающиеся к соразмерно вытянутому, и лишь на самом кончике затупленному носу и круто, преждевременно для ожидания, обрубающиеся на корме. В полость каяка ведет смещенный кзади лаз, впрочем же он неприступно, непроницаемо целен.

Внезапно Сергей властно на что-то указал кому-то из экипажа, на том профессиональном жаргоне, который для непривычного слушателя совершенно чужд. Однако тон давал наблюдателю понять, что это был приказ, равно как и то, кто главный вождь инструкторского контингента. Внеся краткую правку в подготовку, шеф вновь отошел на задумчивый задний план.

Анатолий, юноша из стажеров, также нарядившись в облегающий, "скользкий" комбинезон, напустил на себя независимый, "опытный", вид, так что сам сатана, замысли он подложить свинью, мыслится, усомнился бы в своих неблаговидных мотивах и, замешкавшись, опешил и самоустранился. Отойдя от Артура, завершающего очистку берега от драйбэгов, Толя приблизился к откуда ни возьмись возникшему ярко-оранжевому блину, состоящему из двух вытянутых эллипсом половинок, перпендикулярно перечеркнутых широким деревянным мостиком, с краев ограниченным мощными, потолще черенка от лопаты, металлическими трубами. В руках младшего наставника выросла резиновая кишка с обрезанным наполовину мячом скромных, гандбольных пропорций. Умело привернув гнущийся стебель к сердцу ромашки, растущей на одном из апельсиновых клыков, стажер начинает часто наступать на устойчиво лежащий на земле мяч. Педаляж, со стороны долго казавшийся холостым, вдруг стал дельно выражаться в том, что одна из лепешек стала подниматься и округляться, принимая форму батона. Теперь и дилетант смог догадаться, что рядом с одной дутой ракетой вскоре сформируется ее зеркальное отражение, тем более что Толик уже подсоединил отросток помпы ко второму гнезду подачи духовой пищи. Мимо насосной станции проходит худой Артур. Решив не ограничиваться немым наблюдением, он подзадоривает молодого окриком "шевели булками!", за которым, по всей видимости, исключившей все остальное, угадывался призыв быстрее работать насосной ногой. И при чем тут булки? Или речь шла об оранжевых батонах, теперь полноценно и упруго распухших и ставших двумя яркими понтонами, уплощенными как сверху, так и снизу и заостренными низкими, слабо выдающимися конусами, словно крышки или заглушки навинченными на воздушные подушки с обоих концов? Но разве возможно такими глыбами, да еще прочно удерживаемыми параллельно друг дружке трубчатой арматурой, как-то шевелить?
Пляж разбросался довольно вольготно, представив из себя треугольник, очерченный Катунью, Яломаном и холмом, в угоду береговому плато не посмевшим подступиться к Главной Воде вплотную. Проселок, ответвившийся от Большой Дороги сразу за показательным мостком через Яломан, прямолинейно протоптав жесткий, короткошерстный ковер, застилающий стояночную поляну, застолбленную движимыми туристами стационарным столом, бежит дальше между оживленным коноплей склоном и весело журчащим Яломаном. Бодро прошмыгнув между выступом подростковой горы и ручьем, безрельсовая колея выбегает на пляж и, с ходу бросив под откос взгорья горсть неорганизованных палаток и автомобилей еще советской идеи, исчезает, потонув в глубоком, белом, беспримесном песке. В мелко молотом кремнии там и тут залегли, наполовину зарывшись в зыбкое жгучее месиво, редкие дикари. Привязанные к ним собаки валяются или резвятся рядом, разумно отказавшись от агрессии, с которой они встретили меня или мой бег рано утром, когда мне впервые в жизни случилось приблизиться к Катуни вживую.

Свидание с утренней Катунью

Мысль первая была такой: м-да, это явно не Яломан, не Бердь и не Иня, это другое измерение. Мысль вторая была навеяна немного немым и отчетливо тревожным ощущением: Катунь быстра и отпугивающе мрачна. Скорость прочиталась по веренице бесшумных волн, белеющих чуть ниже по течению и уменьшенных до зыби огромной изжелта-белой стеной, фронтально встречавшей скорый поток. Возможный говор волн был заглушен шелестом более близкого Яломана, спешно хлещущего по камням, чтобы быть бесследно подхваченным могучей мамой. То, что та вереница волн "стояла", а не перемещалась, я пока не подозревал. Тем не менее недвижимое положение бугров не мешало им подчеркнуть именно стремительность реки.

Безоблачные утренние лучи не могли растворить тревожный творог в моей душе, образовавшийся в большой мере малоприятной "находкой". Прохладным утром вскрылась утрата теплой - верхней, самой поверхностной - одежки. Но главной причиной сгустков, закупоривающих живительную жилу мыслей, было береговое запустение.

Тревога при одиноком пребывании на берегу и, в особенности, в воде, свойственна, пожалуй, каждому. Известный новосибирский пловец Игорь Штакельберг, в прошлом чемпион Союза по подводному плаванию, признался, что и ему неуютно одному плавать вдоль почтенно отнесенных от суши буйков, и уж тем более "как-то жутковато" становится на душе, когда на берегу ни души. Часто плавая вдоль энского городского пляжа утром, или на Обском море в хмурый день, я всегда списывал такую неловкость на собственную трусость. Выходит, если даже "дышащего" водой человека обезлюдевший берег или уединенный заплыв немного нервируют, то что ожидать от пустынного приречья людям, вентилирующим "как обычно"? Выгнав из задворков мозга успокоение, мол и мне плавание окончательно не чуждо, я упрямо взглянул поперек проворного тока и отловил в голове новое, неожиданное осознание: Катунь ощутимо энергична, монолитна, массивна, и ее желоб, вопреки прежним представлениям о горных реках, определенно глубок.
Повторный, более протяженный взор, подаренный волнительной кривой, прояснил мое хмурое утро. Инструктор Артур, невозмутимо заверив меня, что я здесь не первый такой рассеянный с улицы бассейной, дескать найдется что-нибудь, во что меня обернуть, "не бойся, не замерзнешь", окончательно окрасил начало дня в спокойные тона, уняв хотя бы на время завтрака и первых, нервных, сборов, предстартовый мандраж.

Затишье перед бурей

Хватит отбегать в прошлое. В настоящем у нас затишье, которое вполне может примерить избитый эпитет «перед бурей». Курортная нега сейчас – привилегия песчаных обитателей. Жизнь настоящего, перемещающегося туриста теперь придавлена страхом перед неизведанным, о котором известно лишь то, что ему никуда не деться.

Доселе державшийся немного вызывающе Саня, в чем, впрочем, вполне прозрачно читалась предупредительная защита, одиноко сидит на осколке скалы у самой воды. Немцы примолкли и соблюдают дистанцию даже между собой. Дородная Наташа устало опустилась на камень, отыскавший прохладу в тени кустарника, и ропщет на головную боль. Ее расплывшаяся поза и огромные глаза отражают только печаль и ни одним уголком не рады ни красавцу Алтаю, ни отпускному обществу, ни водному отдыху. Светлоголовая Света пыталась было подойти к черноволосому Сане, но по пути передумала, оставив его медитировать в компании застывшей частицы вечности. Манфред недалек от наносящей последние снаряжающие и прибирающиеся штришки лодки, но его близость – чисто физическая. Он неподвижно стоит, устремив взор на правый берег, или на сглаженные, обросшие горы чуть выше, или на быструю воду чуть ниже, думами, наверное, находясь где-нибудь там, по ту сторону, с возможным заносом вверх или смывом вниз, но только не здесь, не на солнечном пляже, издающем, если отключить внутренний голос и включить внешний фон, радующиеся жизни звуки.

Устало озабочен и Алекс. Но он хоть пытается заговорить, осторожно и в общем и с безопасным запасом целясь мимо неминуемой темы. И в этот момент на меня, прибитого унынием и придавленного самосожалением, откуда-то с горы, приютившей на своем склоне едва видимую ниточку Чуйского тракта, слетает спасительная мысль: «ты здесь для людей. Помогай им и думай только о деле. Так ты убивал неуверенность прежде, так будет и теперь. Только не забывай, что ты здесь не случаен и что у тебя есть своя, особая и, значит, значимая роль. Боялся-то ты всегда, то правда. Но ведь и справлялся ты всегда. Ну так распрями тело и разожми разум…».

Теперь грудь изнутри разрывала уверенность. Но не в победе, что было бы легко и неинтересно, а в успешном противостоянии препятствиям. Вторая, неполновесная, несовершенная вера, быть может, и лучше, как для процесса, так и для результата.

Примеряйте наряды

Артур созывает прибитых раздумьями путников поближе к однородным свалкам со снаряжением, приглашая их одеться на потребу моменту. Указав на серо-бордовую кучу болоньевых костюмов, он нейтрально бросает: «надевайте брызгозащиту». Переведя немцам сленговое название дословно: «платшшутц», примечаю наметившийся оскал Алекса, просигналивший мне, мол юмор и мы, немцы, ценить умеем. Неловко влезая в лыжный костюм, я ехидно лыбился тому, что делаю это в середине июля. Увлекшись облачением я, как ребенок, забывчиво бормотал слово «брызгозащита», которое, упорно вертясь в голове, резонировало в ней бряцанием тяжеловесных согласных. Размер оказался почти универсальным, дележ прошел без претензий, а редкие обмены без заминок.

Теперь, когда туристы были единообразны, хотя бы внешне, на них ощутимо снизошло тепло готовности к «бою». Облачение в форму, не секрет, может настраивать на дело, будь это вылазка на природу или заключение в конторе после свободы выходных.

Эстафета востребованности перешла к «водоотталкивающим» курткам, называемым спасательными жилетами. Эти предметы открытого миру туалета также не разнились по цвету. Хотя по ростовке жилеты и разбросались пошире брызгозащиты, но вряд ли они в меньшей мере трудились на единство и внушали дисциплину. Кроме того, к внутреннему порядку путников призывала бриллиантовая окраска курток. Ведь зеленый – якобы цвет интровертированной, обращенной на себя или на контроль своих действий, активности. Что ж, намек понят: попробуем впредь прислушиваться к себе, авось поможет сохранить живот, во всех смыслах, прямых и не очень.

Третий этап программы по облачению новичков Артур назвал «разбирайте каски». В отсутствии дальнейшего комментария послышалось: они одинаковые дальше некуда, сами разберетесь, куда их надевают и как носят. Немногословность или вовсе пауза скажут порой больше, чем самые точные слова. Речь о живом общении.

Инструктаж – предваряя кураж обязательной боязнью

Однако сейчас пришла пора именно слов, главных, предстартовых слов. На рассредоточенную подгонкой спецодежды массу новобранцев присутственно наступает Павел. Обнаженные руки – результат надетого на голое тело спасательного жилета – вкупе с суровым, настроенным на трудности лицом убеждают если не в опасности, то в спортивном замахе предстоящего. Пригласив новичков взять весла, он, с вибрациями серьезности в голосе, предлагает им встать кругом, чтобы внимательно прослушать «инструктаж».

Фоновое щебетание отдыхающих окончательно заглохло в пользу напряженных, но отчасти размягченных, интеллигентных, от природы некрикливых, растянутых, как будто чуть неуверенных, слегка просительных ноток инструктора.

Внешность Павла никаким краем не подавала знаков сомнения в собственной компетентности. Ощутимо нервозный тон был вызван оправданным сомнением учителя во вменяемости учеников. Их состояние он неотступно, неусыпно, неугасимо отслеживал во время речи. Поэтому и прерывался наставник сразу, как только замечал, что внимание кого-либо из пришельцев оцепенело от холодных предчувствий или было отнесено от темы нормальным страхом. Испуг инструктор мог прочитать по глазкам наставляемых, ищущим спасения на стороне. В такие моменты прямой взор становился им явно в тягость, будучи суживаемым обступающей его со всех сторон, обездвиживающей, парализующей пеленой боязни перед столь скорым грядущим.
Но трус, известно, не тот, кто боится, а тот, кто не в силах отодвинуть страх, как снег, на обочину, чтобы дать дорогу поступающей информации. Если восприятие работает, человек способен и мыслить, и принимать решения и, если потребуется, действовать. Снег еще попытается занести дорожку жизни, страх обязательно попробует обрезать освещающие ее провода. Но, наверное, надежность «связи» зависит не только от масштаба страха, но и от мощности снегоочистителей. Вряд ли на Катунь могли случайно сунуться тепличные «растения», скорее всего, каждый из собравшихся уже имеет опыт победы «вопреки», а не «благодаря». А если и благодаря, но как раз преградам, которые были нужны для того, чтобы успех ощущался как завоевание, словом, чтобы призовой каравай не казался пресным, чтобы наградной пряник был несомненно сладким.

Павел начал обучение с весел. С ходу показав единственно правильный хват, который навязывала руке ручка, удобной короткой перекладиной отрезающая снаряд сверху, на этом он не остановился. Детальное богатство иллюстрации не исключало возможных ложных вариантов держания «лопаты». Кратко, касательно, схематически, будто обжигаясь, наставник прихватил запретную металлическую зону, сопроводив касание поучением «Не так! И не так!», и лишь после поставил в этом абзаце непререкаемую и несмываемую точку: властно, как король скипетр, он смял крестик сверху, с легким разгоном ударив его выпрямленной в стрелу рукой, и затем закрепил обхват запечатывающими словами: «Только так!»

Или то была только точка с запятой? Главное в веслах было дальше и загребало немного глубже, смотря на воду не с воздушного борта, но вдруг, неожиданно, заглядывая снизу, даже если в фокусе взора все равно была блистающая золотом солнца и кипящая чистейшим серебром пузырьков рабочая зона лопасти весла – поверхность воды. Путники, было, подзабыли, что рубеж дыхания и бездыханности вполне доступен для зрительного обстрела из бескислородной (для тварей без жабр, вроде человека) зоны, о чем им теперь напомнили. Без прикрас и сберегающих их чувства обходов, туристам прямым текстом посоветовали ни в коем разе не выпускать орудия рафтера из рук, случись им наблюдать игривые переливы из другой, мало пригодной для иронии, плоскости.

Сию «веселость» в урок привнес каякер дядя Сережа, прорезиненный «модным» обтягивающим комбинезоном и одетый в опытную и, подозревается, промытую и закаленную всеми возможными горными потоками, оболочку. Обложка, на первый, уже порядком запуганный, взгляд, была совершенно, до болезненности, до причинения обиды, лишена даже тончайшего налета сострадания, даже поверхностной и склизкой, но вездесущей тины сочувствия. На прибавку к «радости» старалось и неулыбчивое, рыжеватое, по привычке считающееся нагловатым, безучастное лицо немолодого уже наставника, которое тогда запросто могло показаться презрительным. Дядя Сережа с участливой небрежностью бросил путникам, и так основательно запуганным неожиданно кардинальными, смертельно серьезными инструкциями: «весла ни в коем случае из рук не выпускать – утонут».

«Во какой оборот приняло дело», настойчиво запросилась на анализ тяжелая, но, вместе с тем, каким-то странным образом облегчающая, расширяющая дух мысль. Она ободряла, пытаюсь догадаться, хотя бы уже потому, что речь пошла прямая, конкретная, без объездов, образов, кружений и сравнений. «Это тебе не писульки писать», подумал я, всеми силами стараясь переводить по возможности «синхронно», в заданном носителем мысли темпе и, уже по привычке, примиряясь с тем, что таким турборежимом его только нагнетаю. Мало того, что моя речевая ретивость мешала русским слушать «оригинал». Она, вдобавок, невольно и неудержимо, повышала скорость в общей, групповой гонке. Сергей с «детьми», в отличие от Павла, нянчиться не собирался. Не планировал он и притормаживать для переводчика. Всем своим независимым видом, чуть отвернутым в сторону от аудитории телом и трассирующими очередями обязательных к высказыванию наставлений он давал понять, что пойдет по Катуни для себя, но с оговоркой, что все же будет рядом и, в случае сбоя, будет надежен и поможет.

Начав с отрицания «не», Сергей набросал скупой сценарий своего вероятного вмешательства: «за меня цепляться не надо, хватайтесь за веревку, которую я вам брошу, и я вас буксирую к рафту». Мысль, расцвеченная столь ясной схемой спасения, отрезвила затуманенный рассудок и начала, оттягивая, портить перевод: «они говорят о человеке за бортом так естественно, что прямо-таки неестественным невежеством будет надежда не выпасть». Сергей, верный взятой теме, уже продолжал: «если выпадете в пороге, никуда не гребите, плыть никуда не надо, просто группируетесь, прижимаете колени и голову к груди и ждете, пока я вас подберу».

Что такое порог?

Подлый испуг опять нагнал уточняющие вопросы и отвлекает от работы: «Вот опять сказали «порог», а что это такое? Звучит вроде как не грозно, но вот больно уж часто произносится инструкторами». Это начинает настораживать. Кроме того, подспудно, но настойчиво чувствуется, что слово это в горных сплавах - ключевое. Словарь говорит, что порогом зовут каменистое возвышение речного дна, ускоряющее течение и затрудняющее судоходство. Кроме того, порог, в более широком или узком, бытовом, понимании, предписывает преграду, а также, пожалуй, переход с одного уровня на другой. Ну что ж, впереди будет видно, чего будет больше в пороге водном: барьеров или перепадов высот. Немецкая версия Stromschnelle говорит лишь о быстроте потока. Кстати, иностранная вокабула подчас объясняет завуалированное родное слово лучше иного толкового словаря. Наиболее яркий пример – изучение Библии. На русском ее читать очень тяжело: пестрит архаизмами. Но, скажем, чтобы понять ее суть на том же английском, тонкостей языка знать не обязательно. Смысл прозрачен уже для средне продвинутого «полиглота».

А инструктаж идет дальше

Я уже, кажется, что-то забыл перевести, оттого отклонился от нитки, сбился и замельтешил. Взглянув на «клиентов» в поисках понимания и повстречав недоверчивую озабоченность в глазах Алекса («с кем мы пойдем?») и неприкрытое презрение в мине Манфреда («он не справляется с работой!»), я поддернул себя автономной командой «здесь, в теме!». Внутренний призыв, однако, смог лишь усилить бесполезное напряжение мышц шеи, но не раскрепостить мой немецкий, тягуче гудевший в голове при поиске соответствий. Без подбора было не прорубиться: здесь озвучивались напрямую или маскировались под спортивный сленг термины. Переводить же с остановками, вызванными прямой подстановкой «один в один» коряво, а потому и неправильно: без беглости пропадет понимание. Уже едва поспевая сделать вдох, я, пропадай все пропадом, вцепился в Павла, подхватившего речь, брошенную Сергеем.

Изловить «морковку» поможет сноровка

Павел продолжил тянуть тему мокрых веревок, для наглядности описания держа в руках смотанный в катушку белый трос. Причиндал своей громоздкостью без обходов внушал увесистость. Размер, впрочем, был сверх здравой меры раздут сердцевиной, оранжевым глазком таращившейся из-под аккуратно сплетенной и плотно сложенной удавки. Это и был, видимо, корень той самой «морковки», которую Паша официально именовал спасательным средством АлександрОва» и которую он обещал запульнуть в рафтера, принужденного стать пловцом. Видать, так, незамысловато, и работала удлиненная рука помощи. Бедолаге, со своей стороны, ожидаемо предлагалось хвататься за этот овощ. Пока потенциальный пловец здесь, на суше, натуживал воображение, каким именно должен быть правильный хват фала, капитан отчасти ослабил умственную задачу, наказав ему «смотреть, чтобы морковка не угодила по голове». Умело ли «средство», выброшенное на веревке, держаться на воде, и для чего было задумано твердым, и не для того уж ли, чтобы добить растяпу, избавив его от надрывной погрузки в рафт из воды – все это темное любопытство в голос не преобразовалось: страх прежде успел сомкнуть связки клейким спазмом.

Вместе с новой угрозой – быть искусственно прибитым, если не удастся утонуть природным макаром – тема, естественно, перешла к каскам. Павел не только пригласил сокрушенных подопечных примерить «водные головные уборы». Он еще и призвал их увериться, крепко ли шлемы сидят. «Если надеть под каску кепку, она будет лучше держаться», одаривает нас участием Павел. Случись голове и каске, ставшими единым целым, расклеиться от ускорений и прочих перегрузок, сторожем должен будет сработать ремешок из черной, синтетической, будто бы лакированной ткани, какую иногда пускают на темляки лыжных палок. В здешнем переложении шелковая тесьма соединяла одно ухо каски с другим, пробегая под подбородком. Защелка кнопочкой, смыкаясь, сшивала отростки ремешка сразу под одной из ушных петель. Таким образом, в случае попытки сорваться в одиночное, неуправляемое, плавание, горшок может успеть зацепиться за нижнюю челюсть, и, стало быть, пусть и с неуклюжим сдвигом, все же сохранить свое главенствующее положение.

Вернув себе наставническое слово, Павел перенял и отстраненную манеру Сергея. На переводчика он сначала поглядывал, для проверки, поспевает ли тот за ним. Держась за тросы слов из последних сил, постепенно я стал уставать и уже не поспевал их все заплести в законченную германскую косичку, бросая висящие пряди и спеша ухватиться за новый материал. Однако, из какой-то ложной профессиональной гордости, и тут я не решился попросить ведущего сбросить обороты, что он, видимо, принял как сигнал ехать дальше без оглядки, продолжая обращать внимание основного контингента на главное: «при неожиданном погружении в холодную воду хочется сделать рефлекторный вдох. Делать этого ни в коем случае нельзя! Нужно задержать дыхание и постараться выбраться из-под рафта. Выбрались, сразу хватайтесь за трос, тянущийся вдоль бортов». Я поймал себя на мысли, что инструктор ловко перескочил через последствия рефлекторного вдоха под водой. Равно как опустил он и то, как быть, если бортовых тросов под рукой не окажется. Пожалуй, он был прав: инструктаж и не должен сбиваться на "если да кабы". Так можно и до вечера рассусоливать, да и нервы людей, и так напуганных, нужно было поберечь. Не прав был переводчик, который, в силу трепетности натуры, тут же погрузился в образы. И, само собой, недозагрузил во временную память новый файл. Немцев тут, понятно, сразил смысловой разлом и, без обиняков и обходительности, хором (!), не утруждаясь подостлать мягкое "битте", они переспросили, хлестко прорезав: "вас?".

Полученный пинок дал мне понять, что здесь послаблений на скорость подачи материала или на понятную боязнь у меня быть не может и что вопрос обсуждается без прикрас жизненно важный. Для начала повелев себе не соскользнуть с терпеливой, тяжеловесной, растянутой громоздким, всеохватным зигзагом, качественно сплетенной немецкой веревки на короткий, засаленный шнурок гнева неопределенной, обезличенной, универсальной национальности, я дал себе, как собаке, для напоминания о чести, немецкую же команду «руэ/спокойно». Затем, с подчеркнутой расстановкой, посвятив лишь верхушки ушей и уголочки глаз новому поступлению сведений, я, с отверждающей хотя бы собственные уши примесью железа в мягко, экономно выдуваемом легкими голосе, повторил недавно услышанную технологию спасения утопающего методом захвата тонкого, как соломинка, но прочного, как паутинка, капронового троса: "фалльс ман раусфэлльт, золльте еа ди зайлен, ди ан ден зайтен ангебрахт зинд, мёглихьст шнелль эргряйфен". К моему облегчению, теоретическая накачка к моменту моего замешательтсва уже успела перевалить пик навала и шла как поясняющее дополнение, как та часть дождя, которая, не сумев пробиться в основную тучу, была вынуждена недружно догонять толпу, крапая с ее краев. Не зря же подмечено: ночь чернее всего перед рассветом.

Гости больше ничего не переспрашивали, и я похвалил себя за сдержанность, зная из неприятного опыта, что вылететь в гнев легко, и что с оставленным им виноватым осадком будет трудно вернуть воде отношений прозрачность. Вместе с тем, в силу гордого предрассудка или из чувствительной слабости, я пока не спешил налаживать душевную близость с иностранцами, вспомнив слова одного признанного переводчика: «запомните, у переводчика друзей нет! Ни тот, кого ты переводишь, ни противная сторона, тебе не товарищи. Просто уже потому, что они не в состоянии влезть в твою шкуру. Надеяться придется только на свой интеллект и свою психику. Помощи переводчику ждать неоткуда, разве что от бога. И даже случившийся быть поблизости коллега - вольно или нет - твой соперник. Главное - терпеть и не пускаться в спесь, как бы тебя не провоцировали».

Переходя к плавучей практике

Всё! Все наставления выданы и, в меру сил, усвоены. Наташа метнулась к пока сухому Сергею с дополнительными вопросами, пытаясь, может статься, лично заручиться поддержкой спасателя. Остальные уже знакомились с холодом Катуни, переступив предел суши и наступив, как было велено, в спортивной обуви, на донный песочек прибрежного, стоячего, прозрачного, мирного мелководья. Икры, как и ожидалось, оказались гораздо более теплолюбивыми, чем кисти рук. Неприятнее всех пришлось ступням, вдруг ощутившим на себе липкую тяжесть вмиг промокшей обуви. Аккуратной цаплей вынув ногу на воздух, я, для полноты ощущения, покрутил леденеющей стопой, которая, подобно выжатому лимону, пустила струйку сока. Не без самосожаления бултыхнув ее обратно в сжиженный мороз, я побрел к стоящему на рейде рафту, разравнивая рифленое дно и поднимая подводные клубы пыли.